Похищение бэлы герой нашего времени краткое содержание. План главы бэла. На черкесской свадьбе
Предлагается два плана: краткий и развернутый.
Краткий план
Максим Максимыч рассказывает историю о , который служил в его крепости.
Князь пригласил их на свадьбу старшей дочери, где Печорину понравилась младшая дочь .
На свадьбе Максим Максимыч слышит, что сын князя хочет купить лошадь , но тот отказывается.
Печорин в обмен на Бэлу крадет для Азамата лошадь Казбича.
Бэла со временем принимает Печорина, но он начинает скучать с ней, пропадает на охоте.
Бэла грустит, Максим Максимыч выводит ее прогуляться на вал, с него они видят Казбича, дразнящего их.
Печорин рассказывает Максиму Максимычу, что он несчастен из-за скуки, тот просит Печорина быть осторожнее и рассказывает про Казбича.
Во время охоты Печорина и Максима Максимыча, Казбич похищает и ранит Бэлу.
Бэла в мучениях умирает. Печорин вскоре уезжает из крепости.
Подробный план
Действие главы начинается с описания перехода автора через горы Кавказа, во время которого он знакомится со штабс-капитаном Максимом Максимычем.
Во время непогоды они останавливаются в сакле и Максим Максимыч рассказывает историю про Печорина, подчеркивая его необычность.
Печорина перевели служить в его крепость. Сын местного мирного князя Азамат, лет 15-ти, часто приезжал в крепость и проводил время с Печориным и Максимом Максимычем.
Однажды местный князь позвал их на свадьбу старшей дочери. Там Печорину понравилась младшая дочь князя лет 16-ти - Бэла. Кроме Печорина княжной любовался и Казбич, знакомый Максима Максимыча.
Там Максим Максимыч слышит как Азамат уговаривает Казбича продать ему его прекрасную лошадь, но Казбич отказывается. Карагез, который спас жизнь наезднику, для него дороже любой платы. Этот разговор Максим Максимыч пересказывает Печорину.
Недели три дразнит Печорин Азамата разговорами, а после обещает ему украсть лошадь Казбича, если мальчик похитит для него Бэлу. Ночью Печорин забирает Бэлу, а на следующий день лошадь, Азамат уезжает на Карагезе. Казбич плачет после потери лошади.
Печорин долго уговаривает Бэлу принять его. В конце концов, она смягчается и четыре месяца они живут счастливо. Но скоро Бэла надоедает Печорину, он начинает пропадать на охоте.
Печорин и Максим Максимыч рассказывают Бэле о смерти ее отца, которого убил Казбич.
Когда Печорин вторые сутки пропадает на охоте, Максим Максимыч ведет Бэлу на прогулку на вал, откуда они видят, как внизу на лошади покойного князя вертится Казбич.
Максим Максимыч выговаривает Печорину об отношении к Бэле, просит его быть осторожнее и рассказывает про Казбича. Тот отвечает, что он и сам несчастен. У него ужасный характер и ему всегда скучно.
Печорин и Максим Максимыч уезжают на охоту. По дороге назад они замечают Казбича, увозящего Бэлу. Они бросаются в погоню - Казбич ранит Бэлу в спину и убегает.
Бэла в мучениях умирает. Печорин не сильно переживает, и вскоре его переводят из крепости. Автор расстается с Максимом Максимычем.
45c48cce2e2d7fbdea1afc51c7c6ad26
Роман состоит из нескольких частей. Повествование ведется от первого лица. Автор находится на Северном Кавказе, где и происходят основные события.
Бэла
Автор знакомится с Максимом Максимычем – штабс-капитаном, ветераном Кавказской войны. Он рассказывает историю, действительно, произошедшую в его жизни. Штабс-капитан находился со своей ротой в Чечне. Однажды в крепости появляется Григорий Александрович Печорин – гвардеец, сосланный на Кавказ за провинность. Печорин проявляет интерес к дочери местного князя Бэле и решает похитить девушку с помощью ее брата Азамата. Азамат за помощь получает от Печорина коня удальца Казбича. Тот в отместку сам похищает Бэлу и в ходе погони убивает ее.
Максим Максимыч
Автор задерживается во Владикавказе и становится свидетелем встречи между Печориным и Максимом Максимычем. Автор приходит к выводу, что Печорин схож с типичным портретом героя времени. Случайным образом в руки автора попадает дневник Печорина. Далее основное повествование идет из записей дневника.
Тамань
Печорин приезжает в Тамань и устраивается на постой в весьма подозрительном доме. Незрячий жилец ведет себя не как слепой. Ночью Печорин следит за ним. На берегу моря вместе со слепым оказывается женщина, они ждут некоего Янко. Тайна разрешается достаточно просто. Все трое занимаются контрабандой. Печорин раскрывает себя. Девушка, чтобы убрать свидетеля их тайны, замышляет его убить. План не срабатывает. Девушка и Янко решают покинуть Тамань, оставив слепого мальчика. Трехдневное приключение Печорина заканчивается.
Княжна Мери
Печорин проводит зиму в Ставрополе, там он знакомится с доктором Вернером и юнкером Грушницким. В мае они отправляются в Пятигорск. Среди курортного общества выделяется княжна Мери. Печорин решает поухаживать за княжной, несмотря на влюбленность в ее Грушницкого. Ему удается добиться расположения Мери, а Грушницкий в ярости. В Пятигорске появляется прошлая возлюбленная Печорина- Вера. Они начинают тайно встречаться, несмотря на замужество Веры и влюбленность в Печорина Мери. Грушницкий распускает слухи о том, что Печорин проводит свидания с княжной. Результатом становится дуэль, на которой Печорин убивает Грушницкого. Муж Веры что-то заподозрив увозит ее из Пятигорска. Печорин в смятении. Он признается Мери, что ухаживал за ней от скуки и уезжает.
Фаталист
В заключительной главе Печорин поневоле становится палачом. В доме начальника гарнизона собирается офицерская компания для игры в карты. Поручик Вулич предлагает поучаствовать в опасной игре с судьбой. Вулич решает стрелять в себя, а присутствовавшим предлагает делать ставки на результат. Печорин заявляет: «Вы нынче умрете». Но все выстрелы дают осечку или промах. Вулич уходит с полными карманами золотых. Но на улице его зарубают шашкой. Предсказание Печорина сбывается.
|
Другие материалы по творчеству Лермонтов М.Ю.
|
Сюжетный план
1. Предисловие к роману.
2. «Бэла»:
— путешествие повествователя, его встреча с Максимом Макси-мычем;
— первая часть рассказа Максима Максимыча о Бэле;
— переезд через Крестовый перевал;
— вторая часть рассказа Максима Максимыча;
— развязка «Бэлы» и завязка дальнейшего повествования о Печорине.
3. «Максим Максимыч»:
—встреча повествователя с Максимом Максимычем;
—психологический портрет Печорина (наблюдения повествователя).
4. «Журнал Печорина»:
— Предисловие к «Журналу...»;
— «Тамань»;
— «Княжна Мери»;
— «Фаталист».
Хронологический план
1. «Тамань».
2. «Княжна Мери».
3. «Фаталист».
4. Первая часть событий повести «Бэла».
5. Вторая часть событий повести «Бэла».
6 Путешествие повествователя, его встреча с Максимом Максимычем.
7. Переезд через Крестовый перевал.
8. Развязка истории Бэлы, рассказанной Максимом Максимычем, и завязка дальнейшего повествования о Печорине.
9. Встреча повествователя с Максимом Максимычем и Печориным.
10. Предисловие к «Журналу Печорина».
11. Предисловие к роману.
Пересказ
Предисловие сделано автором ко второму изданию романа в ответ на раздраженную реакцию публики. «Иные ужасно обиделись, ...что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка!.. Герой Нашего Времени... портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии... Довольно людей кормили сластями... нужны горькие лекарства, едкие истины». Автору «было весело рисовать современного человека, каким он его понимает... Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает».
Часть I
Глава 1. Бэла
На живописной горной дороге по пути из Тифлиса повествователь знакомится с пожилым штабс-капитаном Максимом Максимычем. Они останавливаются на ночлег в осетинской сакле. Максим Максимыч рассказывает историю, центральной фигурой которой является молодой офицер Григорий Александрович Печорин. (Печорин был направлен в крепость, как выяснится позже, за дуэль с Грушницким.) «Славный был малый, только немножко странен: в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут — а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет, а при мне ходил на кабана один на один... Есть этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
Недалеко от крепости жил местный князь. Его пятнадцатилетнего сына Азамата, проворного, ловкого и падкого на деньги, Печорин дразнил, провоцировал: «Раз, для смеха... обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? На другую же ночь притащил его за рога». Однажды князь пригласил Печорина и Максим Максимыча на свадьбу старшей дочери. Младшая дочь князя - Бэла - понравилась Печорину. «Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные». Это был Казбич: «рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий... Ловок был, как бес!.. Лошадь его славилась в целой Кабарде». Максим Максимыч случайно услышал разговор Казбича и Азамата об этом коне, Карагезе. Азамат уговаривал продать коня, предлагал даже украсть за него свою сестру Бэлу. «Напрасно упрашивал его Азамат,.. и плакал, и льстил ему, и клялся». Наконец Казбич оттолкнул Азамата. Мальчишка вбежал в саклю, «говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха!»
Максим Максимыч рассказал Печорину об этом разговоре: «он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что». Печорин начал специально дразнить Азамата, расхваливая коня Казбича. Так продолжалось почти три недели: «Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду». Азамат уже был готов на все, и Печорин легко уговорил мальчишку «обменять» Карагеза на сестру, Бэлу: «Карагез будет ее калымом». Печорин с помощью Азамата выкрал Бэлу, а следующим утром, когда приехал Казбич, он отвлек его разговорами, и Азамат угнал Карагеза. Казбич выскочил, стал стрелять, но Азамат был уже далеко: «С минуту он оставался неподвижен,.. потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок... он так пролежал до ночи и целую ночь». Казбич остался неотомщенным: Азамат сбежал из дому: «Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову...»
Штабс-капитан пытался усовестить Печорина, но тщетно: тот легко уговорил Максима Максимыча оставить Бэлу в крепости. «Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться». Печорин сначала задаривал Бэлу, «но она молча гордо отталкивала подарки... Долго бился с нею Григорий Александрович... Мало-помалу она научилась на него смотреть, сначала исподлобья... и все грустила». Печорин употребляет все свое красноречие, но Бэла была непреклонна. Раздосадованный Печорин заключает с Максимом Максимычем пари: «Я вам даю мое честное слово, что она будет моя... — через неделю!»
«Подарки подействовали только в половину; она стала ласковее, доверчивее - да и только; так что он решился на последнее средство». «Я решился тебя увезти, думая, что ты... полюбишь; я ошибся: прощай! Оставайся полной хозяйкой всего, что я имею... Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки: тогда вспомни обо мне и прости меня». Печорин уже сделал несколько шагов к двери, как Бэла «зарыдала и бросилась ему на шею».
Максим Максимыч рассказывает о судьбе отца Бэлы: он был подкараулен и убит Казбичем.
Наутро повествователь и штабс-капитан снова отправляются в путь, пролегающий среди дикой и величественной природы Кавказа. Картина пейзажа вселяет в рассказчика «какое-то отрадное чувство»: «мне было как-то весело, что я так высоко над миром — чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять». Описание мирного пейзажа Гуд-горы сменяется картиной враждебной человеку стихии: «кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть...» Путникам пришлось переждать непогоду в горской сакле. Максим Максимыч завершает рассказ об истории Бэлы: «Я к ней, наконец, так привык, как к дочери, и она меня любила... Месяца четыре все шло как нельзя лучше». Потом Печорин «стал снова задумываться», все чаще и чаще пропадал на охоте. Это мучило Бэлу, ей представлялись разные несчастья, казалось, что Печорин ее разлюбил: «Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я не раба его — я княжеская дочь!»
Желая утешить Бэлу, Максим Максимыч позвал ее погулять. Сидя на крепостном валу, они заметили вдали всадника. Это был Казбич. Печорин, узнав об этом, запретил Бэле выходить на крепостной вал. Максим Максимыч стал упрекать Печорина, что он переменился к Бэле. Печорин отвечал: «У меня несчастный характер... если я становлюсь причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив. В первой моей молодости... я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели... скоро общество мне также надоело... любовь светских красавиц только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце оставалось пусто... Я стал читать, учиться — науки также надоели... Тогда мне стало скучно Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями, — напрасно. Когда я увидел Бэлу,.. я подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни... мне с нею скучно... Мне осталось одно средство: путешествовать».
Однажды Печорин уговорил Максима Максимыча ехать на охоту. Возвращаясь, они услышали выстрел, поскакали на его звук и увидели Казбича, державшего на седле Бэлу. Выстрел Печорина перебил ногу лошади Казбича, и он, понимая, что ему не уйти, ударил Бэлу кинжалом. Через два дня она умерла, «только долго мучилась», бредила, звала Печорина. Максиму Максимычу пришло в голову «окрестить ее перед смертию», но Бэла «отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась». Вскоре Бэла скончалась. «Мы пошли на крепостной вал; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Я... хотел утешить его... он поднял голову и засмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха...» Бэлу похоронили. «Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле», а месяца через три его перевели в Грузию. «Мы с тех пор не встречались».
Расстался с Максимом Максимычем и рассказчик: «Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и если хотите, я расскажу: это целая история».
Глава 2. Максим Максимыч
Вскоре повествователь и Максим Максимыч снова встретились в гостинице, «как старые приятели». Они увидели, как во двор гостиницы въехала щегольская коляска. Следовавший за ней лакей, «балованный слуга», нехотя ответил, что коляска принадлежит Печорину и что тот «остался ночевать у полковника Н». Обрадовавшись, штабс-капитан попросил лакея передать своему хозяину, что «здесь Максим Максимыч», и остался дожидаться за воротами, но Печорин так и не появился. «Старика огорчало небрежение Печорина», ведь он был уверен, что тот «прибежит, как только услышит его имя».
На следующее утро Печорин появился у гостиницы, велел закладывать коляску и, скучая, сел на скамью у ворот. Рассказчик тут же послал человека за Максим Максимычем, а сам стал рассматривать Печорина. «Теперь я должен нарисовать его портрет»: «Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, пыльный бархатный сюртучок, ослепительно-чистое белье, маленькая аристократическая рука, худые бледные пальцы. Походка небрежна и ленива, но он не размахивал руками - верный признак некоторой скрытности характера... С первого взгляда — не более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В улыбке что-то детское, кожа имела какую-то женскую нежность; вьющиеся белокурые волосы живописно обрисовывали бледный, благородный лоб, следы морщин, а усы и брови черные — признак породы». Глаза его «не смеялись, когда он смеялся! Это признак — или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Они сияли каким-то фосфорическим блеском, ослепительным, но холодным». Взгляд, проницательный и тяжелый, «оставлял неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен».
Рассказчик увидел, как через площадь что было мочи бежит Максим Максимыч, «он едва мог дышать». «Он хотел кинуться на шею Печорину, но тот холодно, хотя и с приветливой улыбкой протянул ему руку. Максим Максимыч, волнуясь, расспрашивает Печорина, уговаривает его остаться: «Да куда это так спешите?.. А помните наше житье-бытье в крепости?.. А Бэла?..» «Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...» На вопрос, чем занимался он все это время, отвечал: «Скучал... Однако прощайте, я спешу... Благодарю, что не забыли...» «Старик нахмурил брови... Он был печален и сердит». Печорин уже собирался отъезжать, как Максим Максимыч вскричал: «Постой, постой! У меня остались ваши бумаги... Что мне с ними делать?» «Что хотите! — отвечал Печорин. — Прощайте...»
Слезы досады сверкали на глазах Максима Максимыча: «Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара... Ну какой бес несет его теперь в Персию?... А, право, жаль, что он дурно кончит... Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает!..» Повествователь попросил Максима Максимыча отдать ему бумаги Печорина. Тот с презрением бросил на землю несколько тетрадок. Штабс-капитан был глубоко оскорблен поведением Печорина: «Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!... Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы туда-сюда... а после встретитесь, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату».
Сухо простившись, повествователь и Максим Максимыч расстались: рассказчик уехал один. Повесть заканчивается выражением сочувствия Максиму Максимычу: «Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты... Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...»
Журнал Печорина
Предисловие
«Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки... Я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление... Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе... Мое мнение о характере Печорина... - заглавие этой книги». Скажут: «Да это злая ирония!» — Не знай.
I. Тамань
Дальнейший рассказ ведется от лица Печорина.
«Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить. Я приехал туда на перекладной поздно ночью».
Представившись офицером, едущим «по казенной надобности», Печорин потребовал квартиры, но все избы оказались заняты. Десятник, провожавший Печорина, предупредил: «Есть еще одна фатера, только вашему благородию не понравится; там нечисто». Печорина отвели в убогую хату на самый берег моря. «Из сеней выполз мальчик лет четырнадцати... Он был слепой, совершенно слепой от природы... едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, она произвела на меня самое неприятное впечатление... Родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется». Выяснилось, что мальчик - сирота.
В хате «на стене ни одного образа - дурной знак!». Вскоре Печорин заметил какую-то тень. Последовав за ней, он увидел, что это слепой с каким-то узлом крадется на берег моря, Печорин стал следить за слепым. На берегу к мальчику подошла женекая фигура. «Что, слепой? — сказал женский голос, — буря сильна; Янко не будет». Слепой отвечал без малороссийского акцента, с каким разговаривал с Печориным. Через некоторое время приплыла лодка, нагруженная до отказа, из нее вышел человек в татарской бараньей шапке, «все трое принялись вытаскивать что-то из лодки», потом с узлами «пустились вдоль по берегу». Печорин встревожился, «насилу дождался утра».
Утром денщик-казак передал Печорину слова урядника о хате, где они остановились: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Появилась старуха и какая-то девушка. Печорин пытался разговорить старуху, но она не отвечала, притворяясь глухой. Тогда он схватил слепого за ухо: «Куда ты ночью таскался с узлом?» Но слепой не сознавался, заплакал, заохал, старуха вступилась за него. Печорин твердо решает все узнать.
Спустя какое-то время Печорин услышал «что-то похожее на песню... напев странный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой... на крыше хаты моей стояла девушка... настоящая русалка (именно эту девушку Печорин видел прошлой ночью на берегу). Весь день она вертелась возле хаты Печорина, заигрывала с ним. «Странное существо! Глаза ее с бойкой проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью... Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь». Она была обворожительна: «В ней было много породы... Необыкновенная гибкость стана, длинные русые волосы, правильный нос...» Вечером Печорин остановил ее в дверях и попытался завести разговор, но на все вопросы она отвечала уклончиво. Тогда Печорин сказал, желая смутить ее: «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег», но девушка «лишь захохотала во все горло: «Много видели, да мало знаете; а что знаете, так держите под замочком». Через некоторое время девушка пришла в комнату к Печорину. «Села тихо и безмолвно устремила на меня глаза свои; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание... Вдруг вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих... В глазах у меня потемнело, я сжал ее в объятиях, но она как змея скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», - и стрелою выскочила из комнаты.
Ночью Печорин, взяв с собой пистолет, вышел, предупредив казака: «Если выстрелю из пистолета, то беги на берег».
Девушка взяла Печорина за руку, и они, спустившись к морю, сели в лодку. Когда лодка отплыла от берега, девушка обняла Печорина: «Я тебя люблю...» «Я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет. Оглядываюсь - мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море... между нами началась отчаянная борьба... «Чего ты хочешь? - закричал я. «Ты видел, - отвечала она, — ты донесешь!» Девушка попыталась сбросить Печорина в воду, но он, изловчившись, сам сбросил ее за борт. Кое-как добравшись до берега, Печорин затаился в траве обрыва и увидел, что на берег выплыла девушка. Вскоре приплыла лодка с Янко, через несколько минут явился слепой с мешком. «Послушай, слепой! - сказал Янко, - дела пошли худо, поеду искать работы в другом месте. Она поедет со мною; а старухе скажи, что, дескать, пора умирать». «А я?» — сказал слепой жалобным голосом. «На что мне тебя?» - был ответ. Янко бросил слепому монету, тот не поднял ее. «Они подняли маленький парус и быстро понеслись... слепой все сидел на берегу, мне послышалось что-то похожее на рыдание... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»
Вернувшись в хату, Печорин обнаружил, что его шкатулка, шашка, кинжал исчезли. «Делать было нечего... И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восемнадцатилетняя девушка чуть не утопила?.. Я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности».
Часть вторая (окончание журнала Печорина)
II. Княжна Мери
11-го мая. Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города... Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка... Весело жить в такой земле! Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине - чего бы, кажется, больше? Зачем тут страсти, желания, сожаления?..
Печорин отправился к Елисаветинскому источнику, где собиралось «водяное общество». По пути он заметил скучающих людей (отцов семейств, их жен и дочерей, мечтающих о женихах), обогнал толпу мужчин, которые «пьют — однако не воду, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку». У источника Печорина окликнул Грушницкого, знакомого по действующему отряду. «Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель, У него Георгиевский солдатский крестик... Ему едва ли двадцать один год. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы... Производить эффект — их наслаждение». Грушницкий не привык слушать собеседника, он не знает людей, потому что занят только собой. «Я его понял, и он за это меня не любит... Я его также не люблю: и чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге...»
Грушницкий рассказывает Печорину о том, что единственно интересные люди здесь — княгиня Литовская с дочерью, но он с ними не знаком. В этот момент Литовские проходят мимо, и Печорина отмечает прелесть молодой дамы. «Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля» и произнес претенциозную фразу, так что барышня, обернувшись, с любопытством посмотрела на него. Печорин дразнит Грушницкого: «Эта княжна Мери прехорошенькая, у нее бархатные глаза... я тебе советую присвоить это выражение... А что у нее зубы белы?» Немного погодя, проходя мимо, Печорин увидел, как Грушницкий уронил на песок стакан, и делает вид, что не может его поднять из-за раненой ноги. Мери «легче птички подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему». Грушницкий окрылен, но Печорин скептически осаживает его: «мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить».
13-го мая. Утром к Печорину пришел доктор Вернер, «скептик и матерьялист, а вместе с этим поэт. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа... Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага... У него был злой язык... Он был мал ростом, и худ, и слаб... одна нога была у него короче другой, как у Байрона, голова казалась огромна... Его маленькие черные глаза... старались проникнуть в ваши мысли... Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем... Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого».
Печорин заметил: «мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя...» Вернер сообщил, что Печориным заинтересовалась княгиня, а княжна Мери — Грушницким. Она уверена, что его разжаловали в солдаты за дуэль. Еще Вернер видел у Литовских их родственницу: «среднего роста, блондинка, на правой щеке черная родинка». Печорин по этой родинке узнает «одну женщину, которую любил в старину...» «Ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мной. Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!»
Вечером на бульваре Печорин увидел Литовских. Он начал рассказывать веселые истории и анекдоты знакомым офицерам, и вскоре вокруг него собрались даже те, кто окружал княжну. «Несколько раз ее взгляд... выражал досаду, стараясь выразить равнодушие... Грушницкий следил за нею, как хищный зверь...»
16-го мая. «В продолжение двух дней дела мои ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит. Ей странно... что я не стараюсь познакомиться с нею... Я употребляю все свои силы на то, чтобы отвлекать ее обожателей...» Печорин перекупил персидский ковер, который хотела приобрести княжна, и велел провести свою лошадь, покрытую этим ковром, мимо окон княжны. Печорин продолжал дразнить Грушницкого, уверяя, что княжна влюблена в него. «Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего... Я не хочу вынуждать у него признаний; я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои поверенные, - и тут-то я буду наслаждаться...»
Прогуливаясь, вспоминая женщину с родинкой на щеке, Печорин подошел к гроту и увидел сидящую женщину... «Вера! — вскрикнул я невольно. Она вздрогнула и побледнела... Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса...» Выяснилось, что Вера второй раз замужем. «Ее лицо выражало глубокое отчаяние, на глазах сверкали слезы...» «Я бы тебя должна ненавидеть... ты ничего мне не дал, кроме страданий...» Наконец губы наши сблизились и слились в жаркий, упоительный поцелуй... Я ей дал слово познакомиться с Литовскими и волочиться за княжной, чтобы отвлечь от нее внимание. Таким образом мои планы нимало не расстроились, и мне будет весело... Я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь». Вера «не заставляла меня клясться в верности, и я ее не обману: она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы обмануть». «Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь: «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор... Я думаю, казаки, зевающие на своих вышках,., приняли меня за черкеса». Печорин действительно походил на черкеса — и одеждой, и горской посадкой в седле. Он гордился своим «искусством в верховой езде на кавказский лад».
Уже вечером Печорин заметил шумную кавалькаду, впереди которой ехали Грушницкий и Мери, и услышал их разговор: Грушницкий пытался произвести на княжну впечатление романтического героя. Печорин, дождавшись, когда они поравняются с ним, неожиданно выехал из-за куста, чем перепугал княжну: она приняла его за черкеса, как он и ожидал. Тем же вечером Печорин встретил Грушницкого, возвращавшегося от Литовских. Юнкер был почти счастлив, окрылен надеждой, уверен, что Печорин завидует ему и жалеет о своем дерзком поведении. Печорин же, продолжая свою игру, ответил Грушниц-кому, что если захочет, завтра же будет у княгини и даже станет волочиться за княжной...
21-го мая. «Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Литовскими. Жду удобного случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде... когда же он ей наскучит? Завтра бал, и я буду танцевать с княжной...»
22-го мая. На бал Литовские приехали одними из последних. Грушницкий не спускал глаз «со своей богини». Печорин услышал, как одна толстая дама из тех, что завидовали княжне, говорила своему кавалеру, драгунскому капитану: «Эта княжна Литовская пренесносная девчонка!.. И чем она гордится? Уж ее надо бы проучить...» Драгунский капитан вызывается сделать это.
Печорин пригласил княжну на вальс, а после «с самым покорным видом» попросил у нее прощения за свое дерзкое поведение. В это время драгунский капитан подговорил одного пьяного господина пригласить княжну на мазурку. Вся компания с интересом наблюдала, как напуганная княжна выйдет из неловкого положения. Ее выручает Печорин, выпроводивший пьяного. «Я был вознагражден глубоким, чудесным взглядом». Мать княжны поблагодарила Печорина и пригласила к себе. В разговоре с княжной Печорин, продолжая выполнять свой план, вел себя почтительно, дал понять, что она давно ему нравится. Вскользь он заметил, что Грушницкий всего лишь юнкер, чем разуверил княжну: она считала, что Грушницкий — разжалованный офицер.
23-го мая. Вечером Грушницкий, встретив Печорина на бульваре, стал благодарить его за помощь княжне, как будто имел на это право. Он признался, что любит княжну до безумия, а она вдруг переменилась к нему. Потом они вместе пошли к Литовским. Там его представили Вере, не зная, что они давно знакомы. Печорин старался понравиться княгине, шутил. Вера была благодарна Печорину: она думала, что он ради встречи с ней начал волочиться за княжной. Мери была раздосадована тем, что Печорин равнодушен к ее пению, и заговорила с Грушницким. Для искушенного Печорина ясно ее намерение, он думает: «Вы хотите мне отплатить тою же монетою, кольнуть мое самолюбие, — вам не удастся! И если вы мне объявите войну, то я буду беспощаден».
29-го мая. «Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы». Княжна «начинает видеть во мне человека необыкновенного». «Я всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем». Печорин привычно ведет свою роль: он то внимателен к Мери, то равнодушен к ней. Ему удалось заставить княжну признаться в своей симпатии к нему. Печорин понимает: «Грушницкий ей надоел».
3-го июня. «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?.. А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!.. Я смотрю на страдания и радости других... как на пищу, поддерживающую мои душевные силы... Первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает... Я был бы счастлив, если б все меня любили. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого...»
Грушницкий произведен в офицеры и рассчитывает произвести этим впечатление на княжну. Вечером на прогулке Печорин злословил о своих знакомых. Мери пугается его сарказма: «Вы опасный человек!., я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок...» Печорин, приняв растроганный вид, говорит, что ему с детства приписывали наклонности, которых у него не было: «Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве; я стал скрытен... Я был готов любить весь мир — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть... Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого». «В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; ей было жаль меня! Сострадание... впустило свои когти в ее неопытное сердце». На вопрос Печорина: «Любили ли вы?» княжна «покачала головой — и опять впала в задумчивость»: «Она недовольна собой, она себя обвиняет в холодности... Завтра она захочет вознаградить меня. Я все это уж знаю наизусть — вот что скучно!»
4-го июня. Княжна поверила свои сердечные тайны Вере, и та замучила Печорина ревностью. Он обещал ей переехать вслед за Литовскими в Кисловодск. Вечером у Литовских Печорин заметил, как изменилась Мери: «она слушала мой вздор с таким глубоким, напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно... Вера все это заметила: на ее лице изображалась глубокая грусть... Мне стало жаль ее... Тогда я рассказал всю драматическую историю... нашей любви, разумеется, прикрыв все это вымышленными именами». Печорин говорил так, что Вера должна была простить его кокетство с княжной.
5-го июня. Перед балом к Печорину явился Грушницкий «в полном сиянии армейского пехотного мундира... Его праздничная наружность, его гордая походка заставили бы меня расхохотаться, если б это было согласно с моими намерениями». Отправляясь на бал, Печорин размышлял: «Неужели мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды?., невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя». На балу Печорин подслушал разговор Грушницкого с Мери: он упрекал ее в равнодушии. Печорин не преминул уколоть Грушницкого: «в мундире он еще моложавее», чем вызвал его бешенство: «как все мальчики, он имеет претензию быть стариком». Весь вечер Грушницкий надоедал княжне, и «после третьей кадрили она его уж ненавидела». Грушницкий, узнав о том, что Мери обещала мазурку Печорину, хочет отомстить «кокетке».
После бала, проводив княжну до кареты, Печорин поцеловал ее руку: «было темно, и никто не мог этого видеть». Он вернулся в зал «очень доволен собою». «Когда я вошел, все замолчали: видно, говорили обо мне... кажется, составляется против меня враждебная шайка... Очень рад; я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже... угадывать намерение, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью».
6-го июня. «Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск»-. Мери больна и не выходит. Грушницкий ждет удобного случая, чтобы отомстить Печорину. «Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!»
7-го июня. Утром Печорин шел мимо дома Литовских. Княжна была одна. «Я без доклада, пользуясь свободой здешних нравов, пробрался в гостиную...» Печорин объясняет оскорбленной княжне свою дерзость (он поцеловал ей руку после бала): «Простите меня, княжна! Я поступил как безумец... этого в другой раз не случится... Зачем вам знать то, что происходило до сих пор в душе моей? Вы этого никогда не узнаете. Прощайте». «Уходя, мне кажется, я слышал, что она плакала». Вечером Вернер рассказал Печорину о слухах, будто бы тот собирается жениться на княжне. Печорин уверен, что слух пустил Грушницкий, и решил ему отомстить.
10-го июня. «Вот уже три дни, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру у колодца и на гулянье... Грушницкий с своей шайкой бушует каждый день в трактире и со мной почти не кланяется».
11-гоиюня. Наконец приезжают Литовские. «Неужто я влюблен? Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать». «Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери... плохо! Зато Вера ревнует меня к княжне: добился же я этого благополучия! Чего женщина не сделает, чтоб не огорчить соперницу?.. Нет ничего парадоксальнее женского ума... Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости».
12-го июня. На верховой прогулке при переезде вброд речки у княжны закружилась голова, Печорин воспользовался моментом: «Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию... моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем... Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади; никто не видал. Я поклялся не говорить ни слова... мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения. «Или вы меня презираете, или очень любите! — сказала она наконец. — Может быть, вы хотите посмеяться надо мной... Вы молчите? ...вы, может быть, хотите, чтоб я первая вам сказала, что я вас люблю?..» Я молчал... «Хотите ли этого?» — ...В решительности ее взора и голоса было что-то страшное. «Зачем?» — отвечал я, пожав плечами. «Она ударила хлыстом свою лошадь и пустилась во весь дух... До самого дома она говорила и смеялась поминутно». Печорин понимает: это был «нервический припадок: она проведет ночь без сна и будет плакать»: «Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира...»
Вечером, возвращаясь домой, Печорин подслушал, как драгунский капитан предлагал Грушницкому вызвать Печорина из-за «какой-нибудь глупости» на дуэль: «Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит». «Я с трепетом ждал ответа Грушницкого; холодная злость овладела мной при мысли, что если б не случай, то я мог бы сделаться посмешищем этих дураков». После некоторого молчания Грушницкий согласился. «Я вернулся домой, волнуемый двумя различными чувствами. Первое было грусть. За что они все меня ненавидят?.. И я чувствовал, что ядовитая злость наполняла мою душу... Берегитесь, господин Грушницкий!.. Я не спал всю ночь». «Поутру я встретил княжну у колодца». Она умоляет: «...говорите правду... только скорее... я всем могу пожертвовать для того, которого люблю...» «Я вам скажу всю истину, — отвечал я княжне, — не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков; я вас не люблю». «Ее губы слегка побледнели... «Оставьте меня», — сказала она едва внятно. Я пожал плечами, повернулся и ушел».
14-го июня. «Я иногда себя презираю... не оттого ли я презираю и других?.. Как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! Я готов на все жертвы, но свободы моей не продам».
15-го июня. Печорин получает записку от Веры, в которой она назначает ему свидание: она будет дома одна. Печорин торжествует: «Наконец-таки вышло по-моему». После любовного свидания Печорин, спускаясь с верхнего балкона на нижний, заглянул в комнату Мери: «Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь». В эту минуту кто-то схватил его за плечо. «Это были Грушницкий и драгунский капитан». Печорин вырвался и убежал: «Через минуту я был уже в своей комнате». Грушницкий и драгунский капитан застучали в дверь Печорина, но он ответил, что спит, лишив их подозрения доказательств.
16-го июня. Утром Печорин подслушал, как Грушницкий клялся, что вчера ночью чуть не поймал Печорина, выходившего от княжны. Печорин вызвал Грушницкого на дуэль. Вернер согласился быть секундантом и отправился договариваться об условиях поединка к Грушницкому. Там он подслушал, как драгунский капитан настаивает, чтобы зарядить лишь один пистолет — Грушницкого. Доктор пересказал это Печорину, у того возник новый план.
В ночь перед дуэлью Печорину не спится. «Что ж? умереть, так умереть! Потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно... Зачем я жил? Для какой цели я родился? ...а верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения. .. Сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я... любил для себя, для собственного удовольствия.
И, может быть, я завтра умру!... Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? А все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!»
«Вот уже полтора месяца, как я в крепости N. Максим Максимыч ушел на охоту... я один... Скучно!.. Стану продолжать свой журнал...
Я думал умереть; это было невозможно: я еще не осушил чаши страданий...»
Печорин вспоминает события дуэли. По пути он любовался пейзажем: «Я не помню утра более глубокого и свежего! ...Я помню — в этот раз, больше, чем когда-нибудь прежде, я любил природу». Вернер спросил Печорина о завещании, тот ответил: «наследники отыщутся сами... Хотите ли, доктор, чтоб я раскрыл вам мою душу? Я давно уж живу не сердцем, а головою. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его...»
У скалы противники встретились. Вернер беспокоится: Печорин не хочет показать, что ему известен заговор. Но у Печорина свои расчеты: он предложил стреляться на вершине: «даже легкая рана будет смертельна», настаивает, чтобы жребий решил, кому стрелять первому. Грушницкий нервничал: «теперь он должен был выстрелить на воздух или сделаться убийцей... В эту минуту я не желал бы быть на его месте... Я хотел испытать его».
Грушницкому выпал жребий стрелять первым: «ему было стыдно убить человека безоружного... Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб... Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту. «Не могу!» — сказал он глухим голосом. «Трус!» — отвечал капитан. «Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено... И вот он остался один против меня». В груди Печорина кипели «и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба». «Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?» — сказал он Грушницкому и обратился к доктору: «Эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько!» «Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный. «Оставь их! — сказал он капитану. — Ведь ты знаешь, что они правы». «Грушницкий, — сказал я, — еще есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все». «Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали: «Стреляйте! — отвечал он, - я себя презираю, а вас ненавижу... нам на земле вдвоем нет места...» «Я выстрелил... Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было». «Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого. Я невольно закрыл глаза...»
Приехав домой, Печорин нашел две записки: одну от доктора, другую от Веры. Вернер сообщал, что все улажено и холодно прощался с Печориным: «Доказательств против вас никаких, и вы можете спать спокойно... если можете...» Вера писала: «...Это письмо будет прощаньем и исповедью... ты любил меня как собственность, как источник радости, тревог и печалей... в твоей природе есть что-то особенное, что-то гордое и таинственное; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно... и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном...» Вера призналась мужу в своей любви к Печорину, и они уезжают: «Я погибла, — но что за нужда?.. Если б я могла быть уверена, что ты всегда меня будешь помнить... я для тебя потеряла все на свете...»
«Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск... При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете». Обессиленный, загнанный конь «грянулся на землю». «Изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал... я думал, грудь моя разорвется». Когда Печорин пришел в себя, он понял, что «гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно... Все к лучшему!.. Плакать здорово...» Он вернулся к себе пешком и проспал весь день.
Пришел доктор с предупреждением: начальство догадывается о дуэли; сказал, что княгиня уверена, что Печорин стрелялся из-за ее дочери. На другой день Печорин получил назначение в крепость N и пришел проститься к Литовским. Княгиня думала, что Печорина останавливает от предложения руки и сердца какая-то тайная причина. Но он попросил позволения объясниться с Мери. «Княжна, — сказал я, — вы знаете, что я над вами смеялся?.. Вы должны презирать меня... Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?..» «Я вас ненавижу...» — сказала она.
Через час Печорин уехал из Кисловодска. Дневник он продолжает в крепости: «Отчего я не хотел ступить на этот путь, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею!»
III. Фаталист
Печорин описывает свою жизнь в казачьей станице, где он провел две недели. Офицеры по вечерам играли в карты. Однажды... у майора С***... рассуждали о том, верно ли, что судьба человека написана на небесах. «Каждый рассказывал разные необыкновенные случаи рго или соп1га» (за и против). Среди офицеров был поручик Вулич, родом серб, высокий, смуглый, черноглазый. «Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти не пил... Была только одна страсть... страсть к игре». Он предложил испытать, «может ли человек своевольно располагать своею жизнию». Печорин предложил пари: «Утверждаю, что нет предопределения» и поставил все деньги, которые у него были с собой. Вулич наудачу снял со стены пистолет, взвел курок. «Мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. — Вы нынче умрете! — сказал я ему». Никто не знал, заряжен ли пистолет, все пытались отговорить Вулича. Но он приставил дуло пистолета ко лбу, «спустил курок — осечка»; тут же прицелился в фуражку — выстрел раздался. «Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться».
Печорин возвращался домой и думал о ничтожности людских споров и о вечности небесных светил, о предках, которым «силу воли придавала уверенность, что целое небо... на них смотрит с участием». «А мы, их жалкие потомки... не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия... не имея, как они, ни надежды, ни даже... наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою... В напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко...»
В этот вечер Печорин твердо верил в предопределение. Неожиданно он наткнулся на что-то толстое и мягкое. Это оказалась разрубленная пополам свинья. Два казака, бежавшие по переулку, спросили, не видел ли Печорин пьяного казака: «Экой разбойник! Как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. ...надо его связать, а то...»
Печорину не спалось. Ранним утром в окно застучали. Офицеры сообщили, что Вулич убит: на него налетел тот пьяный казак, который зарубил свинью. Перед смертью он сказал только: «Он прав!» Эта фраза относилась к Печорину: он предсказал близкую кончину Вулича.
Убийца заперся в пустой хате, никто не решался туда зайти. Старый есаул окликнул казака: «Согрешил, брат Ефимыч, так уж нечего делать, покорись! ...Своей судьбы не минуешь!» «Не покорюсь!» — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок. Тут у Печорина «мелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу». Велев есаулу отвлечь казака разговорами, Печорин, оторвав ставень, бросился в окно. Казак выстрелил и промахнулся. Печорин схватил его за руки, казаки ворвались, «и не прошло трех минут, как преступник был уже связан».
«После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. Я люблю сомневаться во всем: я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится—а смерти не минуешь!» Вернувшись в крепость, Печорин пожелал узнать мнение Максима Максимыча насчет предопределения. Но тот мало что понял, он привык мыслить конкретно: «Эти азиатские курки часто осекаются...» Потом примолвил: «Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Видно, уж так у него на роду было написано!..»
Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс Пантелеева Е. В.
«Герой нашего времени» (Роман) Пересказ
«Герой нашего времени»
(Роман)
Пересказ
Автор едет из Тифлиса на перекладных и по дороге знакомится со штабс-капитаном Максимом Максимычем. Мужчины останавливаются в ауле, чтобы переночевать, и между ними завязывается разговор. Штабс-капитан рассказывает автору о своем знакомом - Печорине.
Печорин прибыл в крепость за Тереком служить. Характер у молодого человека загадочный и противоречивый: «А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился, ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет, а при мне ходил на кабана один на один…».
Недалеко от военной крепости жил местный князь. Его пятнадцатилетний сын Азамат стал часто ездить в крепость. Несмотря на столь юный возраст, Азамат обладал горячим нравом, и многие его специально поддразнивали. Когда князь выдавал замуж старшую дочь, он пригласил Печорина и Максима Максимыча на свадьбу. На свадьбе молодой человек увидел Бэлу - младшую дочь старого князя. Девушка ему очень понравилась. Среди гостей присутствовал и Казбич, у которого был необычайно красивый конь Карагез. Из-за коня многие ему завидовали и даже пытались украсть Карагеза. Ходили слухи, что этот мужчина крал скот, ходил с абреками за Терек и занимался другими подозрительными делами.
На улице Максим Максимыч случайно слышит разговор Азамата и Казбича. Казбич рассказывает, как Карагез однажды спас ему жизнь, когда он убегал от казаков. Парень хвалит коня и обещает сделать за него все что угодно, даже украсть свою сестру Бэлу. Казбич отказывается и подшучивает над Азаматом. Сын князя злится, и возникает стычка. Парень кричит, что Казбич хочет его зарезать. Поднимается шум, и мужчина скрывается верхом на своем коне.
Штабс-капитан рассказывает Печорину об услышанном разговоре. Во время визитов в крепость герой начинает дразнить Азамата конем, доводит его до исступления. Затем он договаривается обменять коня Карагеза на Бэлу. Вечером парень уже привозит свою сестру. На следующий день Казбич привозит на продажу десять баранов. Пока он находится в доме, Азамат похищает его коня. Убитый горем мужчина пролежал на дороге около суток. Узнав имя похитителя, он отправился в аул с целью отомстить.
Максим Максимыч взывает к совести Печорина, но тщетно: «Что я могу с собой поделать, коли она мне нравится?». Молодой человек делает Бэле каждый день подарки, говорит о своей любви, но ухаживания его напрасны. Штабс-капитан посмеивается над героем, но он предлагает заключить пари, что через неделю девушка будет его. Новые подарки не помогли, и молодой человек говорит Бэле, что совсем скоро уезжает навсегда. Девушка бросается на шею Печорину и говорит, что любит его. Казбич, ослепленный жаждой мести, убивает отца Бэлы.
Утром автор с Максимом Максимовичем едут дальше. Описывается вольная, дикая и буйная кавказская природа. Штабс-капитан трагически заканчивает свой рассказ. От Бэлы долго скрывали смерть отца, но потом все же сказали. Она поплакала два дня и успокоилась. Печорин все чаще надолго отлучается из крепости на охоту. Бэла страдает из-за этого. Когда Максим Максимыч с девушкой гуляют вдоль крепостной стены, они видят Казбича. Печорин просит их быть осторожней и запрещает любимой покидать крепость. Штабс-капитан упрекает героя в холодности к Бэле. Печорин отвечает, что он несчастен и приносит несчастья другим. Он пользовался успехом у женщин, но его сердце при этом оставалось свободным. К наукам он охладел так же быстро, как и к свисту пуль на Кавказе. Ему казалось, что Бэла растопит его сердце, однако этого не случилось.
Когда Печорин и Максим Максимыч возвращаются с охоты, они слышат выстрел. Казбич обманом проник в крепость, похитил Бэлу и ранил ее кинжалом. Через два дня девушка умерла. После похорон Бэлы Печорин долго болеет, и вскоре его переводят в Грузию.
Максим Максимыч
После недолгого расставания автор снова встречается с Максимом Максимычем на постоялом дворе. Подъезжает еще одна коляска. От лакея Максим Максимыч узнает, что коляска принадлежит Печорину и что тот останется ужинать у полковника. Штабс-капитан просит лакея предать хозяину, что здесь Максим Максимыч. Он ждет Печорина у ворот, но тот не появляется. Печорин приходит к Максиму Максимычу в его отсутствие, и автор посылает за ним. Автор замечает, что Печорин стройный, среднего роста, с худыми пальцами, его походка ленива и небрежна, а в улыбке есть что-то детское. Глаза остаются холодными, даже когда молодой человек смеется. Прибегает запыхавшийся штабс-капитан и хочет кинуться товарищу на шею, но Печорин лишь холодно протягивает ему руку. Он говорит, что скучал все это время, а сейчас едет в Персию. Максим Максимыч спрашивает, что делать с оставшимися у него дневниками. Печорин отвечает: «Что хотите» и уезжает. Автор отправляется в дорогу и просит бумаги Печорина. Штабс-капитан отдает, и они сухо прощаются.
Журнал Печорина
Повествование ведется от лица Печорина. Он приезжает в Тамань поздно ночью на перекладных. Из-за отсутствия казенной квартиры молодого человека селят в хате у берега моря. Там живет сирота, слепой мальчик. Ночью Печорин замечает, как слепой с каким-то узлом крадется к берегу моря, начинает за ним следить. На берегу к мальчику подходит девушка и говорит, что Янко сегодня не будет. Однако слепой надеется, что Янко все же приплывет, ведь он смелый. Спустя некоторое время приплывает лодка, чем-то нагруженная. В ней сидит человек в бараньей шапке. Печорин возвращается назад. Вскоре он видит девушку, которая была с мальчиком на берегу. Молодой человек спрашивает, как ее зовут, но она ему не говорит. Тогда герой угрожает сообщить коменданту, что видел ее ночью у берега.
Однажды девушка приходит к Печорину, целует его и назначает свидание ближайшей ночью на берегу. Молодой человек берет с собой пистолет и отправляется на свидание. Ожидавшая Печорина девушка ведет его к лодке. Когда они отплывают от берега, девушка бросает пистолет в воду и пытается утопить Печорина. Во время схватки он кидает девушку за борт. Она доплывает до берега, а скоро прибывают слепой с мешком и Янко. Янко вместе с девушкой уплывают и бросают мальчика. Он начинает плакать. Печорин понимает, что встретился с компанией контрабандистов. Вернувшись в хату, он обнаруживает в мешке, который нес слепой, свои кинжал, шашку с серебряной оправой, шкатулку. Наутро Печорин отправляется в Геленджик.
Княжна Мери
Печорин приезжает в Пятигорск и видит множество скучающих людей: барышень, отцов семейства и других персон. У источника он встречает своего знакомого - франта Грушницкого. Этот человек занят только собой и слывет знатным храбрецом. Молодые люди когда-то познакомились в действующем отряде, и теперь Грушницкий рассказывает о «водяном обществе». Составляют его в основном прескучные люди, и единственные интересные персоны - княгиня Лиговская с дочерью Мери. В момент разговора они как раз проходят мимо, и Печорин замечает, что Грушницкому нравится Мери. У девушки длинные ресницы и «бархатные глаза», она хороша собой и одевается со вкусом. Печорина посещает русский доктор Вернер - материалист, но в душе поэт. У него одна нога короче другой, большая голова, он невысокого роста. Печорин с доктором понимают друг друга с полуслова. Вернер говорит, что княжна уверена, что Грушницкий разжалован в солдаты за дуэль и очень им интересуется. К Лиговским приехала родственница, по описанию которой Печорин узнает Веру. Когда-то он очень сильно любил эту женщину.
После обеда Печорин видит Лиговских, окруженных толпой молодежи. Он начинает рассказывать знакомым офицерам анекдоты, и постепенно всю публику переманивает к себе. Княжна, лишенная общества кавалеров, обижается на Печорина. Все последующие дни Печорин продолжает вести себя подобным образом, например покупает персидский ковер, который хотела приобрести Мери. Грушницкий пытается познакомиться с княжной и понравиться ей, но Печорин уверяет его, что девушка долго будет морочить ему голову, а потом выйдет замуж за какого-нибудь богатого человека. Молодой человек влюблен и даже выгравировал на купленном кольце имя своей возлюбленной. «Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего; у него даже появилось серебряное кольцо с чернью, здешней работы.»
Вскоре у источника Печорин встречает Веру. «Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она осмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек». Вера замужем второй раз за богатым старичком, который приходится Лиговским дальним родственником. Печорин решает ухаживать за Мери, чтобы у него была возможность в доме Лиговских встречаться с Верой. Любовь он называет «жалкой привычкой сердца» и считает для себя достаточным просто быть кем-то любимым. По дороге в горы молодому человеку встречаются Грушницкий и Мери. Печорин решает влюбить в себя Мери, когда романтик Грушницкий ей наскучит.
На балу в ресторации Печорин танцует с Мери, спасает ее от пьяного господина и просит прощения за свое поведение. Неприязнь девушки сменяется благосклонностью. В гостях у Лиговских молодой человек общается только с Верой, что очень обижает Мери. Она любезничает с Грушницким, который ей уже надоел, чтобы досадить Печорину. Печорин понимает, что совсем скоро девушка в него влюбится. Он завоевывает сердце Мери, чтобы почувствовать над ней свою власть. «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, дышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!»
Грушницкого произвели в офицеры, и он рассчитывает удивить Мери новыми эполетами. На прогулке Печорин говорит Мери, что ему всегда приписывали наклонности, которых у него нет. Мери говорит Вере, что влюблена в Печорина, ту мучает ревность. Печорин обещает Вере уехать за ней в Кисловодск, куда она собирается с мужем. Грушницкий надевает новый мундир и идет к Мери, но девушка отвергает его. Во главе с Грушницким образуется «шайка», которая распускает слух о том, что Печорин женится на Мери. Герой уезжает в Кисловодск, чтобы чаще видеться с Верой. Туда же отправляются и Лиговские. При переезде через горную речку Мери становится плохо, Печорин ее поддерживает, обнимает и целует. Девушка признается герою в своих чувствах, но он реагирует как-то холодно и безразлично. Печорин раздражает мужчин «водяного общества» своей высокомерностью, и они решают его проучить. Грушницкий планирует вызвать его на дуэль, а драгунский капитан (который изъявил желание быть секундантом) не зарядит пистолеты.
Мери снова признается Печорину в любви, но он говорит, что не может ответить взаимностью и никогда не женится, так как гадалка предсказала ему смерть от злой жены. Когда в Кисловодск приезжает фокусник и все отправляются на представление, Печорин проводит ночь у Веры. Драгунский капитан и Грушницкий его видели и наутро прилюдно обвинили в том, что он ночью был у Лиговских. Герой вызывает Грушницкого на дуэль. Секундантом Печорина становится Вернер. Доктор подозревает, что заряжен будет только один пистолет - пистолет Грушницкого. Накануне дуэли Печорин размышляет о смерти: «Что ж? Умереть так умереть! Потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. И, может быть, я завтра умру!.. И не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле. После этого стоит ли труда жить? А все живешь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового. Смешно и досадно!» Утром он уверяет Вернера, что готов к смерти и не страшится ее, так как ему скучно жить. Герой предлагает Грушницкому в качестве места для дуэли скалу: раненый упадет вниз и причина его смерти не вызовет ни у кого подозрений. Жребий указывает на первый выстрел Грушницкого. Печорин надеется, что его противник еще одумается и не будет совершать подлость. Грушницкий легко ранит героя, после чего тот просит Вернера перезарядить свой пистолет. Печорин предлагает офицеру отказаться от своей клеветы и готов простить его, но Грушницкий кричит, что ненавидит соперника. Своим выстрелом Печорин убивает офицера.
От Веры молодой человек получает записку, в которой она сообщает, что призналась мужу в своей любви к Печорину, и теперь они уезжают навсегда. Печорин пытается догнать Веру, но только до смерти загоняет коня и возвращается в Кисловодск. На следующий день он получает новое назначение и заходит к Лиговским, чтобы проститься. Печорин говорит Мери, что просто смеялся над ней, она же отвечает, что ненавидит молодого человека. Он, благодаря ее, уходит.
Фаталист
В станице офицеры после карточной игры рассуждают о предопределенности судьбы человеческой. Храбрый и скрытный поручик Вулич предлагает узнать, может ли человек заранее знать о своей смерти. Печорин заключает с ним пари, утверждая, что никакого предопределения нет. Вулич пытается застрелиться, но происходит осечка. Выстрелив в воздух, молодой человек обнаруживает, что пистолет все-таки был заряжен. Печорин говорит, что Вулич скоро умрет, и уходит домой. По дороге домой он видит разрубленную казаком свинью. Этого пьяного казака уже ловят товарищи. Ночью герою сообщают, что казак убил Вулича и заперся в пустом доме на окраине. Вызволить его оттуда никто не может. Молодой человек решает испытать судьбу, подобно Вуличу, и взять преступника живым. Пока есаул отвлекает казака, Печорин пробирается в дом через окно. Преступник стреляет, но не попадает в героя. Молодой человек хватает казака за руки, и вскоре тот оказывается связанным. Печорин рассуждает: «После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. И как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!.. Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!» Вернувшись в крепость, герой рассказывает Максиму Максимычу о произошедшем. Штабс-капитан жалеет Вулича и говорит, что, видимо, так у него на роду написано было.
Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги История русской литературы XIX века. Часть 2. 1840-1860 годы автора Прокофьева Наталья Николаевна«Герой нашего времени» (1838–1840) Состояние русской прозы и повествовательное начало в романе Как известно, роман «Герой нашего времени» состоит из повестей, каждая из которых восходит к особым жанровым разновидностям. Повесть «Бэла» представляет собой смесь очерка и
Из книги 50 книг, изменившие литературу автора Андрианова Елена10. Михаил Лермонтов «Герой нашего времени» Согласно распространенной версии, род Лермонтовых происходил из Шотландии, от полумифического барда Томаса Лермонта. Однако эта гипотеза не нашла веских подтверждений. Несмотря на это, Лермонтов посвятил своим предполагаемым
Из книги История русской литературы XIX века. Часть 1. 1800-1830-е годы автора Лебедев Юрий ВладимировичТворческая история романа «Герой нашего времени. Работу над романом Лермонтов начал по впечатлениям первой ссылки на Кавказ. В 1839 году в журнале «Отечественные записки» появились две повести – «Бэла» и «Фаталист», в начале 1840 года там же увидела свет «Тамань». Все они
Из книги История русского романа. Том 1 автора Филология Коллектив авторов --ГЛАВА VI. «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» (Б. М. Эйхенбаум) 1В русской литературе 30–х годов с полной ясностью определилось движение от больших стиховых жанров к прозе - от поэм разных видов к повести и роману. Последние главы «Евгения Онегина» Пушкин писал уже в предвидении этой
Из книги «Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели автора Эйдельман Натан ЯковлевичА. М. МАРЧЕНКО ПЕЧОРИН: ЗНАКОМЫЙ И НЕЗНАКОМЫЙ М. Ю. Лермонтов "Герой нашего времени" Знаменитая статья Белинского о "Герое нашего времени" - защита, почти апология Печорина - на полтора столетия вперед определила судьбу романа, ибо и хулители его, и хвалители
Из книги Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов автора Есин Андрей БорисовичC.П. Шевырев «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова После смерти Пушкина ни одно новое имя, конечно, не блеснуло так ярко на небосклоне нашей словесности, как имя г. Лермонтова. Талант решительный и разнообразный, почти равно владеющий и стихом и прозою. Бывает
Из книги От Пушкина до Чехова. Русская литература в вопросах и ответах автора Вяземский Юрий ПавловичВ.Г. Белинский «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова <…>Итак, «Герой нашего времени» – вот основная мысль романа. В самом деле, после этого весь роман может почесться злою ирониею, потому что большая часть читателей наверное воскликнет: «Хорош же герой!» – А чем же
Из книги Политические сказки. автора Ангелов Андрей«Герой нашего времени» Вопрос 3.19 Григорий Александрович Печорин нам сообщает: «Я стал читать, учиться – науки тоже надоели…»Что отвратило Печорина от
Из книги Перекличка Камен [Филологические этюды] автора Ранчин Андрей Михайлович«Герой нашего времени» Ответ 3.19 «…науки тоже надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтобы добиться ее, надо только быть
Из книги Статьи о русской литературе [антология] автора Добролюбов Николай Александрович1. Герой нашего времени – Если б я был женщиной – я бы в него влюбился.© Глас народа.* * *Герой нашего времени – это тот сапиенс, что сидит на
Из книги Как написать сочинение. Для подготовки к ЕГЭ автора Ситников Виталий Павлович«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова: семинарий Тайна ПечоринаСуществуют бесспорные истины, аксиомы: «Волга впадает в Каспийское море», «целое больше части», «вода кипит при температуре 100 градусов по Цельсию»… Истины такого рода есть и в литературной науке и
Из книги автора Из книги автораБелинский В. Г «Герой нашего времени» <…> «Герой нашего времени» – вот основная мысль романа. В самом деле, после этого весь роман может почесться злою ирониею, потому что большая часть читателей наверное воскликнет: «Хорош же герой!» – А чем же он дурен? – смеем вас
Из книги автораШевырев С. П «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова. Две части. СПб., 1840 С особенным радушием готовы мы на первых страницах нашей критики приветствовать свежий талант, при его первом явлении, и охотно посвящаем подробный и искренний разбор «Герою нашего времени», как
Из книги автораРоман «Герой нашего времени» Творческий путь Лермонтова начался в эпоху господства поэтических жанров. Первое прозаическое произведение – неоконченный исторический роман «Вадим» (название условное, так как первый лист рукописи не сохранился) – относится к 1833–1834 гг.
Из книги автораБыкова Н. Г «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтов начал работать над романом в 1838 году, основываясь на кавказских впечатлениях. В 1840 году роман увидел свет и сразу же привлек внимание и читателей, и литераторов. Они с восхищением и недоумением останавливались перед этим
- Исполнитель: Вадим Цимбалов
- Тип: mp3, текст
- Продолжительность: 01:25:26
- Скачать и слушать online
Your browser does not support HTML5 audio + video.
Часть первая
БЭЛА
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из
одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками
о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с
остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в
Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть
до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни.
Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые
скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы,
исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу
Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного,
полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут
толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов
остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку
на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора
имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них
взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало,
несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня
удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки,
обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская
мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал,
что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие
усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему
и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
Мы с вами попутчики, кажется?
Он молча опять поклонился.
Вы, верно, едете в Ставрополь?
Так-с точно... с казенными вещами.
Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка
тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих
Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.
Вы, верно, недавно на Кавказе?
С год, - отвечал я.
Он улыбнулся вторично.
Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что
кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите
хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места...
Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих...
Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их
знаю, меня не проведут!
А вы давно здесь служите?
Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче1, - отвечал он,
приосанившись. - Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, - прибавил
он, - и при нем получил два чина за дела против горцев.
А теперь вы?..
Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..
Я сказал ему.
Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На
вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем
без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу
снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже
не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков
лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший
волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже
оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку;
но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
Ведь этакий народ! - сказал он, - и хлеба по-русски назвать не умеет,
а выучил: "Офицер, дай на водку!" Уж татары по мне лучше: те хоть
непьющие...
До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по
жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое
ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами,
покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем
последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно,
мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам
дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали
кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать
среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное
побрякиванье русского колокольчика.
Завтра будет славная погода! - сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни
слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
Что ж это? - спросил я.
Гуд-гора.
Ну так что ж?
Посмотрите, как курится.
И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки -
облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе
она казалась пятном.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей. и перед
нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье
загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил
снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана...
Нам придется здесь ночевать, - сказал он с досадою, - в такую метель
через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? - спросил он
извозчика.
Не было, господин, - отвечал осетин-извозчик, - а висит много, много.
За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в
дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со
мной был чугунный чайник - единственная отрада моя в путешествиях по
Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые
ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих
людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там
ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти
другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно
занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные
столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и
дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг
такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две
старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего
было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел
приветливо.
Жалкие люди! - сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных
хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.
Преглупый народ! - отвечал он. - Поверите ли? ничего не умеют, не
способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или
чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию
никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно
А вы долго были в Чечне?
Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, -
Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее;
а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит
и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в
затылке. А молодцы!..
А, чай, много с вами бывало приключений? - сказал я, подстрекаемый
любопытством.
Как не бывать! бывало...
Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх
хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку - желание, свойственное
всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из
чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он
отхлебнул и сказал как будто про себя: "Да, бывало!" Это восклицание подало
мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать;
им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с
ротой, и целые пять лет ему никто не скажет "здравствуйте" (потому что
фельдфебель говорит "здравия желаю"). А поболтать было бы о чем: кругом
народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут
поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.
Не хотите ли подбавить рому? - сказал я своему собеседнику, - у меня
есть белый из Тифлиса; теперь холодно.
Нет-с, благодарствуйте, не пью.
Что так?
Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз,
знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли
перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не
дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно:
другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка -
пропадший человек!
Услышав это, я почти потерял надежду.
Да вот хоть черкесы, - продолжал он, - как напьются бузы на свадьбе
или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова
князя был в гостях.
Как же это случилось?
Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите
видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой - этому скоро пять лет.
Раз, осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой
человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что
ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на
нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у
нас недавно. "Вы, верно, - спросил я его, - переведены сюда из России?" -
"Точно так, господин штабс-капитан", - отвечал он. Я взял его за руку и
сказал: "Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами
будем жить по-приятельски... Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим
Максимыч, и, пожалуйста, - к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда
в фуражке". Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.
А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.
Его звали... Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый,
смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод
целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. А другой раз
сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем
стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один;
бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет
рассказывать, так животики надорвешь со смеха... Да-с, с большими был
странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных
дорогих вещиц!..
А долго он с вами жил? - спросил я опять.
Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот,
не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду
написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
Необыкновенные? - воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.
А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь.
Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день,
бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием
Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли
поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо:
ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался
ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и
что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его
вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. "Эй,
Азамат, не сносить тебе головы, - говорил я ему, яман2 будет твоя башка!"
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую
дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть
он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким
лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в
лицо, были далеко не красавицы. "Я имел гораздо лучшее мнение о
черкешенках", - сказал мне Григорий Александрович. "Погодите!" - отвечал я,
усмехаясь. У меня было свое на уме.
У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете,
обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со
всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где
поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.
Как же у них празднуют свадьбу? - спросил я штабс-капитана.
Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом
дарят молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается
джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной
хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом,
когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный
старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему ну, да вроде
нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против
другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на
середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а
остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот
к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела
ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.
А что ж такое она пропела, не помните ли?
Да, кажется, вот так: "Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и
кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и
галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести
ему в нашем саду". Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и
сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его
Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: "Ну
что, какова?" - "Прелесть! - отвечал он. - А как ее зовут?" - "Ее зовут
Бэлою", - отвечал я.
И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у
горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил
с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один
Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели
другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего
старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб
немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был
замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево,
только никогда не торговался: что запросит, давай, - хоть зарежь, не
уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и,
правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой,
широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда
изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой
Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром
ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не
удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги -
струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят
верст; а уж выезжена - как собака бегает за хозяином, голос даже его знала!
Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..
В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у
него под бешметом надета кольчуга. "Недаром на нем эта кольчуга, - подумал
я, - уж он, верно, что-нибудь замышляет".
Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась
на горы, и туман начинал бродить по ущельям.
Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть,
есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была
лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал,
приговаривая: "Якши тхе, чек якши!"3
узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и
тише. "О чем они тут толкуют? - подумал я, - уж не о моей ли лошадке?" Вот
присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного
любопытный для меня разговор.
Славная у тебя лошадь! - говорил Азамат, - если бы я был хозяин в
доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна,
"А! Казбич!" - подумал я и вспомнил кольчугу.
Да, - отвечал Казбич после некоторого молчания, - в целой Кабарде не
найдешь такой. Раз, - это было за Тереком, - я ездил с абреками отбивать
русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной
неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был
густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни
оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые
колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой
прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у
опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, - и пророк
вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал,
как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина
глубокая; скакун мой призадумался - и прыгнул. Задние его копыта оборвались
с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и
полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели,
только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до
смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось
кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, - смотрю: лес кончился,
несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним
мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись,
особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал,
опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их - и
вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко
один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! это правда,
истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты
думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет
товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.
И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая
ему разные нежные названия.
Если б у меня был табун в тысячу кобыл, - сказал Азамат, - то отдал
бы тебе весь за твоего Карагеза.
Йок4, не хочу, - отвечал равнодушно Казбич.
Послушай, Казбич, - говорил, ласкаясь к нему, Азамат, - ты добрый
человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в
горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя
у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, - а шашка его
настоящая гурда: приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга -
такая, как твоя, нипочем.
Казбич молчал.
В первый раз, как я увидел твоего коня, - продолжал Азамат, когда он
под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели
из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все
мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно
было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я
на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с
своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он
смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! - сказал Азамат дрожащим
Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был
преупрямый мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он
был помоложе.
В ответ на его слезы послышалось что-то вроде смеха.
решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а
вышивает золотом - чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха...
Хочешь, дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с
нею мимо в соседний аул, - и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную
Много красавиц в аулах у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.
Напрасно упрашивал его Азамат согласиться, и плакал, и льстил ему, и
клялся; наконец Казбич нетерпеливо прервал его:
Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? На
первых трех шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь себе затылок об камни.
Меня? - крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала
зазвенело об кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об
плетень так, что плетень зашатался. "Будет потеха!" - подумал я, кинулся в
конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор. Через две минуты
уж в сакле был ужасный гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда в
разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили,
схватились за ружья - и пошла потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж
был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой.
Плохое дело в чужом пиру похмелье, - сказал я Григорью
Александровичу, поймав его за руку, - не лучше ли нам поскорей убраться?
Да погодите, чем кончится.
Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы,
и пошла резня! - Мы сели верхом и ускакали домой.
А что Казбич? - спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.
Да что этому народу делается! - отвечал он, допивая стакан чая, -
ведь ускользнул!
И не ранен? - спросил я.
А бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например:
ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой. - Штабс-капитан
после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю:
Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость,
пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он
посмеялся, - такой хитрый! - а сам задумал кое-что.
А что такое? Расскажите, пожалуйста.
Ну уж нечего делать! начал рассказывать, так надо продолжать.
Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел
к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут.
Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж
такая-то она резвая, красивая, словно серна, - ну, просто, по его словам,
этакой и в целом мире нет.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я
заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича
Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя
стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в
романах-с. Что за диво?..
Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до
того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи:
Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать
тебе ее как своего затылка! Ну, скажи, что бы ты дал тому, кто тебе ее
подарил бы?..
Все, что он захочет, - отвечал Азамат.
В таком случае я тебе ее достану, только с условием... Поклянись, что
ты его исполнишь...
Клянусь... Клянись и ты!
Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конем; только за него ты должен
отдать мне сестру Бэлу: Карагез будет тебе калымом. Надеюсь, что торг для
тебя выгоден.
Азамат молчал.
Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок:
рано тебе ездить верхом...
Азамат вспыхнул.
А мой отец? - сказал он.
Разве он никогда не уезжает?
Правда...
Согласен?..
Согласен, - прошептал Азамат, бледный как смерть. - Когда же?
В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток
баранов: остальное - мое дело. Смотри же, Азамат!
Вот они и сладили это дело... по правде сказать, нехорошее дело! Я
после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка
должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что,
по-ихнему, он все-таки ее муж, а что - Казбич разбойник, которого надо было
наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время
я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не
нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Азамат! - сказал Григорий Александрович, - завтра Карагез в моих
руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня...
Хорошо! - сказал Азамат и поскакал в аул. Вечером Григорий
Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не
знаю, - только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек
седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова
окутана чадрой.
А лошадь? - спросил я у штабс-капитана.
Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал
десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошел ко мне; я
попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был моим
кунаком.6
Стали мы болтать о том, о сем: вдруг, смотрю, Казбич вздрогнул,
переменился в лице - и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.
Что с тобой? - спросил я.
Моя лошадь!.. лошадь!.. - сказал он, весь дрожа.
Точно, я услышал топот копыт: "Это, верно, какой-нибудь казак
приехал..."
Нет! Урус яман, яман! - заревел он и опрометью бросился вон, как
дикий барс. В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой
загородил ему путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать по
дороге... Вдали вилась пыль - Азамат скакал на лихом Карагезе; на бегу
Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен,
пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень,
разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок... Вот
кругом него собрался народ из крепости - он никого не замечал; постояли,
потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов - он
их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал
до поздней ночи и целую ночь?.. Только на другое утро пришел в крепость и
стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой, который видел, как
Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом
имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата.
Что ж отец?
Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал дней
на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?
А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец:
ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и
пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную
голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось. Как я только проведал,
что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а
другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок,
и ключа в замке не было. Я все это тотчас заметил... Я начал кашлять и
постукивать каблуками о порог, - только он притворялся, будто не слышит.
Господин прапорщик! - сказал я как можно строже. - Разве вы не
видите, что я к вам пришел?
Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? - отвечал он,
не приподнимаясь.
Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан.
Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня
Я все знаю, - отвечал я, подошед к кровати.
Тем лучше: я не в духе рассказывать.
Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу
отвечать...
И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам.
Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу!
Митька, шпагу!..
Митька принес шпагу. Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и
Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо.
Что нехорошо?
Да то, что ты увез Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся,
Сказал я ему.
Да когда она мне нравится?..
Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик. Однако ж после
некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то надо
будет отдать.
Вовсе не надо!
Да он узнает, что она здесь?
А как он узнает?
Я опять стал в тупик.
Послушайте, Максим Максимыч! - сказал Печорин, приподнявшись, - ведь
вы добрый человек, - а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или
продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а
у себя мою шпагу...
Да покажите мне ее, - сказал я.
Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть;
сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как
дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за
нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет
принадлежать, кроме меня, - прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом
согласился... Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно
согласиться.
А что? - спросил я у Максима Максимыча, - в самом ли деле он приучил
ее к себе, или она зачахла в неволе, с тоски по родине?
Помилуйте, отчего же с тоски по родине. Из крепости видны были те же
горы, что из аула, - а этим дикарям больше ничего не надобно. Да притом
Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она молча
гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались духанщице и возбуждали
ее красноречие. Ах, подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпичку!..
Ну, да это в сторону... Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем
учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему. Мало-помалу она
приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила,
когда слушал ее из соседней комнаты. Никогда не забуду одной сцены, шел я
мимо и заглянул в окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а
Григорий Александрович стоял перед нею.
Послушай, моя пери, - говорил он, - ведь ты знаешь, что рано или
поздно ты должна быть моею, - отчего же только мучишь меня? Разве ты любишь
какого-нибудь чеченца? Если так, то я тебя сейчас отпущу домой. - Она
вздрогнула едва приметно и покачала головой. - Или, - продолжал он, - я тебе
совершенно ненавистен? - Она вздохнула. - Или твоя вера запрещает полюбить
меня? - Она побледнела и молчала. - Поверь мне. аллах для всех племен один и
тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить
мне взаимностью? - Она посмотрела ему пристально в лицо, как будто
пораженная этой новой мыслию; в глазах ее выразились недоверчивость и
желание убедиться. Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля. -
Послушай, милая, добрая Бэла! - продолжал Печорин, - ты видишь, как я тебя
люблю; я все готов отдать, чтоб тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была
счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру. Скажи, ты будешь
Она призадумалась, не спуская с него черных глаз своих, потом
улыбнулась ласково и кивнула головой в знак согласия. Он взял ее руку и стал
ее уговаривать, чтоб она его целовала; она слабо защищалась и только
повторяла: "Поджалуста, поджалуйста, не нада, не нада". Он стал настаивать;
она задрожала, заплакала.
Я твоя пленница, - говорила она, - твоя раба; конечно ты можешь меня
принудить, - и опять слезы.
Григорий Александрович ударил себя в лоб кулаком и выскочил в другую
комнату. Я зашел к нему; он сложа руки прохаживался угрюмый взад и вперед.
Что, батюшка? - сказал я ему.
Дьявол, а не женщина! - отвечал он, - только я вам даю мое честное
слово, что она будет моя...
Я покачал головою.
Хотите пари? - сказал он, - через неделю!
Извольте!
Мы ударили по рукам и разошлись.
На другой день он тотчас же отправил нарочного в Кизляр за разными
покупками; привезено было множество разных персидских материй, всех не
перечесть.
Как вы думаете, Максим Максимыч! - сказал он мне, показывая подарки,
Устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
Вы черкешенок не знаете, - отвечал я, - это совсем не то, что
грузинки или закавказские татарки, совсем не то. У них свои правила: они
иначе воспитаны. - Григорий Александрович улыбнулся и стал насвистывать
А ведь вышло, что я был прав: подарки подействовали только вполовину;
она стала ласковее, доверчивее - да и только; так что он решился на
последнее средство. Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски,
вооружился и вошел к ней. "Бэла! - сказал он, - ты знаешь, как я тебя люблю.
Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я
ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь,
вернись к отцу, - ты свободна. Я виноват перед тобой и должен наказать себя;
прощай, я еду - куда? почему я знаю? Авось недолго буду гоняться за пулей
или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня". - Он отвернулся и
протянул ей руку на прощание. Она не взяла руки, молчала. Только стоя за
дверью, я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль - такая
смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша ответа, Печорин
сделал несколько шагов к двери; он дрожал - и сказать ли вам? я думаю, он в
состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был
человек, бог его знает! Только едва он коснулся двери, как она вскочила,
зарыдала и бросилась ему на шею. Поверите ли? я, стоя за дверью, также
заплакал, то есть, знаете, не то чтобы заплакал, а так - глупость!..
Штабс-капитан замолчал.
Да, признаюсь, - сказал он потом, теребя усы, - мне стало досадно,
что никогда ни одна женщина меня так не любила.
И продолжительно было их счастье? - спросил я.
Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он
часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее
такого впечатления. Да, они были счастливы!
Как это скучно! - воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал
трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. - Да
неужели, - продолжал я, - отец не догадался, что она у вас в крепости?
То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней узнали мы, что
старик убит. Вот как это случилось...
Внимание мое пробудилось снова.
Надо вам сказать, что Казбич вообразил, будто Азамат с согласия отца
украл у него лошадь, по крайней мере, я так полагаю. Вот он раз и дождался у
дороги версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за
дочерью; уздени его отстали, - это было в сумерки, - он ехал задумчиво
шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на
лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья - и был таков;
некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только
не догнали.
Он вознаградил себя за потерю коня и отомстил, - сказал я, чтоб
вызвать мнение моего собеседника.
Конечно, по-ихнему, - сказал штабс-капитан, - он был совершенно прав.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к
обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно
порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную
его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло
везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Между тем чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу;
месяц бледнел на западе и готов уж был погрузиться в черные свои тучи,
висящие на дальних вершинах, как клочки разодранного занавеса; мы вышли из
сакли. Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам
тихое утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались на далеком небосклоне
и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока
разливался по темно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор,
покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные,
таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали
туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня.
Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту
утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока,
приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом
пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли
пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил;
казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она
все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами
нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно
приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство
распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так
высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий
общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все
приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была
некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне,
бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые
образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот,
конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные
картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись:
на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но
на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан,
совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство
красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас,
восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? - сказал я ему.
Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать
невольное биение сердца.
Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже
Разумеется, если хотите, оно и приятно; только все же потому, что
сердце бьется сильнее. Посмотрите, - прибавил он, указывая на восток, - что
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами
лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя
серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние
теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше
другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же
горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, - и все эти снега горели
румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить
навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только
привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была
кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. "Я
говорил вам, - воскликнул он, - что нынче будет погода; надо торопиться, а
то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!" - закричал он
Подложили цепи по колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались,
взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево
пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась
гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по
этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз
десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших
извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вел коренную
под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных,
А наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он
мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не
желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: "И, барин! Бог даст, не хуже их
доедем: ведь нам не впервые", - и он был прав: мы точно могли бы не доехать,
однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то
убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться...
Но, может быть, вы хотите знать окончание истории Бэлы? Во-первых, я
пишу не повесть, а путевые записки; следовательно, не могу заставить
штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать в самом
деле. Итак, погодите или, если хотите, переверните несколько страниц, только
я вам этого не советую, потому что переезд через Крестовую гору (или, как
называет ее ученый Гамба, le mont St.-Christophe) достоин вашего
любопытства. Итак, мы спускались с Гуд-горы в Чертову долину... Вот
романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными
утесами, - не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова
"черта", а не "черт", ибо здесь когда-то была граница Грузии. Эта долина
была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов,
Тамбов и прочие милые места нашего отечества.
Вот и Крестовая! - сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в
Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега; на его вершине
чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по
которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши
извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, сберегая лошадей, повезли
нас кругом. При повороте встретили мы человек пять осетин; они предложили
нам свои услуги и, уцепясь за колеса, с криком принялись тащить и
поддерживать наши тележки. И точно, дорога опасная: направо висели над
нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра
оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных
местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия
солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались;
лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то
скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням. В два часа
едва могли мы обогнуть Крестовую гору - две версты в два часа! Между тем
тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел,
свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане,
которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... Кстати, об
этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил
Император Петр I, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Петр был только в
Дагестане, и, во-вторых, на кресте написано крупными буквами, что он
поставлен по приказанию г. Ермолова, а именно в 1824 году. Но предание,
несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить,
тем более что мы не привыкли верить надписям.
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и
топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы
продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная;
только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. "И ты, изгнанница, - думал
я, - плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть
холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком
бьется о решетку железной своей клетки".
Плохо! - говорил штабс-капитан; - посмотрите, кругом ничего не видно,
только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в
трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж
эта мне Азия! что люди, что речки - никак нельзя положиться!
Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали,
упирались и не хотели ни за что в свете тронуться с места, несмотря на
красноречие кнутов.
Ваше благородие, - сказал наконец один, - ведь мы нынче до Коби не
доедем; не прикажете ли, покамест можно, своротить налево? Вон там что-то на
косогоре чернеется - верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются
в погоду; они говорят, что проведут, если дадите на водку, - прибавил он,
указывая на осетина.
Знаю, братец, знаю без тебя! - сказал штабс-капитан, - уж эти бестии!
рады придраться, чтоб сорвать на водку.
Признайтесь, однако, - сказал я, - что без них нам было бы хуже.
Все так, все так, - пробормотал он, - уж эти мне проводники! чутьем
слышат, где можно попользоваться, будто без них и нельзя найти дороги.
Вот мы и свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до
скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и
обведенных такою же стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после
узнал, что правительство им платит и кормит их с условием, чтоб они
принимали путешественников, застигнутых бурею.
Все к лучшему! - сказал я, присев у огня, - теперь вы мне доскажете
вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось.
А почему ж вы так уверены? - отвечал мне штабс-капитан, примигивая с
хитрой улыбкою...
Оттого, что это не в порядке вещей: что началось необыкновенным
образом, то должно так же и кончиться.
Ведь вы угадали...
Очень рад.
Хорошо вам радоваться, а мне так, право, грустно, как вспомню.
Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и
она меня любила. Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и
матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался
раньше, - так теперь уж, знаете, и не к лицу; я и рад был, что нашел кого
баловать. Она, бывало, нам поет песни иль пляшет лезгинку... А уж как
плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в
благородном собрании, лет двадцать тому назад, - только куда им! совсем не
то!.. Григорий Александрович наряжал ее, как куколку, холил и лелеял; и она
у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец
разыгрался на щеках... Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной,
проказница, подшучивала... Бог ей прости!..
А что, когда вы ей объявили о смерти отца?
Мы долго от нее это скрывали, пока она не привыкла к своему
положению; а когда сказали, так она дня два поплакала, а потом забыла.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж,
кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за
кабанами или козами, - а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако
же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад;
потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, - целое утро пропадал; раз
и другой, все чаще и чаще... "Нехорошо, - подумал я, верно между ними черная
кошка проскочила!"
Одно утро захожу к ним - как теперь перед глазами: Бэла сидела на
кровати в черном шелковом бешмете, бледненькая, такая печальная, что я
испугался.
А где Печорин? - спросил я.
На охоте.
Сегодня ушел? - Она молчала, как будто ей трудно было выговорить.
Нет, еще вчера, - наконец сказала она, тяжело вздохнув.
Уж не случилось ли с ним чего?
Я вчера целый день думала, - отвечала она сквозь слезы, - придумывала
разные несчастья: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец
утащил в горы... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит.
Права, милая, ты хуже ничего не могла придумать! - Она заплакала,
потом с гордостью подняла голову, отерла слезы и продолжала:
Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его
не принуждаю. А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба
его - я княжеская дочь!..
Я стал ее уговаривать.
Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь как пришитому к
твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, - походит, да и
придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.
Правда, правда! - отвечала она, - я буду весела. - И с хохотом
схватила свой бубен, начала петь, плясать и прыгать около меня; только и это
не было продолжительно; она опять упала на постель и закрыла лицо руками.
Что было с нею мне делать? Я, знаете, никогда с женщинами не обращался:
думал, думал, чем ее утешить, и ничего не придумал; несколько времени мы оба
молчали... Пренеприятное положение-с!
Наконец я ей сказал: "Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода
славная!" Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не
жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по
крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел
возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я бегал за нею, точно какая-нибудь
Крепость наша стояла на высоком месте, и вид был с вала прекрасный; с
одной стороны широкая поляна, изрытая несколькими балками7, оканчивалась
лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где на ней дымились аулы,
ходили табуны; с другой - бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый
кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с
главной цепью Кавказа. Мы сидели на углу бастиона, так что в обе стороны
могли видеть все. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все
ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во сте от
нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Что за притча!..
Посмотри-ка, Бэла, - сказал я, - у тебя глаза молодые, что это за
джигит: кого это он приехал тешить?..
Она взглянула и вскрикнула:
Это Казбич!..
Ах он разбойник! смеяться, что ли, приехал над нами? - Всматриваюсь,
точно Казбич: его смуглая рожа, оборванный, грязный как всегда.
Это лошадь отца моего, - сказала Бэла, схватив меня за руку; она
дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. "Ага! - подумал я, - и в тебе,
душенька, не молчит разбойничья кровь!"
Подойди-ка сюда, - сказал я часовому, - осмотри ружье да ссади мне
этого молодца, - получишь рубль серебром.
Слушаю, ваше высокоблагородие; только он не стоит на месте... -
Прикажи! - сказал я, смеясь...
Эй, любезный! - закричал часовой, махая ему рукой, - подожди
маленько, что ты крутишься, как волчок?
Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что
с ним заводят переговоры, - как не так!.. Мой гренадер приложился... бац!..
мимо, - только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она
дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему,
пригрозил нагайкой - и был таков.
Как тебе не стыдно! - сказал я часовому.
Ваше высокоблагородие! умирать отправился, - отвечал он, такой
проклятый народ, сразу не убьешь.
Четверть часа спустя Печорин вернулся с охоты; Бэла бросилась ему на
шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие... Даже я уж
на него рассердился.
Помилуйте, - говорил я, - ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и
мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ
мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли
Азамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому
назад она ему больно нравилась - он мне сам говорил, - и если б надеялся
собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался...
Тут Печорин задумался. "Да, - отвечал он, - надо быть осторожнее...
Бэла, с нынешнего дня ты не должна более ходить на крепостной вал".
Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что он
переменился к этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводил
на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно
начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало,
спросишь:
"О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?" - "Нет!" - "Тебе чего-нибудь
хочется?" - "Нет!" - "Ты тоскуешь по родным?" - "У меня нет родных".
Случалось, по целым дням, кроме "да" да "нет", от нее ничего больше не
добьешься.
Вот об этом-то я и стал ему говорить. "Послушайте, Максим Максимыч, -
отвечал он, - у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким,
бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною
несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое
утешение - только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той
минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми
удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия
эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне
также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, - но их любовь
только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я
счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди -
невежды, а слава - удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда
мне стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое
время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями -
напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что,
право, обращал больше внимание на комаров, - и мне стало скучнее прежнего,
потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу в своем
доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны, я,
глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою... Я
опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество
и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы
хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких,
я за нее отдам жизнь, - только мне с нею скучно... Глупец я или злодей, не
знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше,
нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце
ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к
наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно
средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь - только не в
Европу, избави боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию, - авось
где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее
утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог". Так он говорил
долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я
слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, бог даст, в
последний... Что за диво! Скажите-ка, пожалуйста, - продолжал штабс-капитан,
обращаясь ко мне. - вы вот, кажется, бывали в столице, и недавно: неужели
тамошная молодежь вся такова?
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть,
вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как
все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его
донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают,
стараются скрыть это несчастье, как порок. Штабс-капитан не понял этих
тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво:
А все, чай, французы ввели моду скучать?
Нет, Англичане.
А-га, вот что!.. - отвечал он, - да ведь они всегда были отъявленные
Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что
Байрон был больше ничего, как пьяница. Впрочем, замечание штабс-пакитана
было извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно, старался
уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства.
Между тем он продолжал свой рассказ таким образом:
Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить из
головы мысль, что он недаром приезжал и затевает что-нибудь худое.
Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана; я долго
отнекивался: ну, что мне был за диковинка кабан! Однако ж утащил-таки он
меня с собой. Мы взяли человек пять солдат и уехали рано утром. До десяти
часов шныряли по камышам и по лесу, - нет зверя. "Эй, не воротиться ли? -
говорил я, - к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!"
Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел
воротиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в
детстве был маменькой избалован... Наконец в полдень отыскали проклятого
кабана: паф! паф!... не тут-то было: ушел в камыши... такой уж был
несчастный день! Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой.
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой
крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули
друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы
на выстрел - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а
там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий
Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда; я
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они
рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе... И
наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед
собою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: "Это Казбич!.. "Он
посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью.
Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у
Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не
больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего
Карагеза...
Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья... "Не стреляйте! - кричу
я ему. - берегите заряд; мы и так его догоним". Уж эта молодежь! вечно
некстати горячится... Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу
лошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на
колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих
женщину, окутанную чадрою... Это была Бэла... бедная Бэла! Он что-то нам
закричал по-своему и занес над нею кинжал... Медлить было нечего: я
выстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому
что вдруг он опустил руку... Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая
лошадь и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точно
кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда - да не было заряда
готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, она лежала
неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями... Такой злодей; хоть бы в сердце
ударил - ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину... самый
разбойничий удар! Она была без памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану
как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы - ничто не могло
привести ее в себя.
Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как посадил к нему на
седло; он обхватил ее рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут
молчания Григорий Александрович сказал мне: "Послушайте, Максим Максимыч, мы
этак ее не довезем живую". - "Правда!" - сказал я, и мы пустили лошадей во
весь дух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли мы
раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но пришел:
осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он
Выздоровела? - спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и
невольно обрадовавшись.
Нет, - отвечал он, - а ошибся лекарь тем, что она еще два дня
Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?
А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к
речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду.
Вот Казбич подкрался, - цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там
вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать, часовые
всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
Да зачем Казбич ее хотел увезти?
Помилуйте, да эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит,
не могут не стянуть;? другое и ненужно, а все украдет... уж в этом прошу их
извинить! Да притом она ему давно-таки нравилась.
И Бэла умерла?
Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком.
Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что
она открыла глаза, начала звать Печорина. - "Я здесь, подле тебя, моя
джанечка (то есть, по-нашему, душенька)", - отвечал он, взяв ее за руку. "Я
умру!" - сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее
вылечить непременно; она покачала головой и отвернулась к стене: ей не
хотелось умирать!..
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда
пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей
хотелось в горы, домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему
разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою
джанечку...
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не
заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать,
или владел собою - не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не
К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная, и в такой
слабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше,
и она начала говорить, только как вы думаете о чем?.. Этакая мысль придет
ведь только умирающему!.. Начала печалиться о том, что она не христианка, и
что на том свете душа ее никогда не встретится с душою Григория
Александровича, и что иная женщина будет в раю его подругой. Мне пришло на
мысль окрестить ее перед смертию; я ей это предложил; она посмотрела на меня
в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она
умрет в той вере, в какой родилась. Так прошел целый день. Как она
переменилась в этот день! бледные щеки впали, глаза сделались большие, губы
горели. Она чувствовала внутренний жар, как будто в груди у ней лежала
раскаленное железо.
Настала другая ночь; мы не смыкали глаз, не отходили от ее постели. Она
ужасно мучилась, стонала, и только что боль начинала утихать, она старалась
уверить Григория Александровича, что ей лучше, уговаривала его идти спать,
целовала его руку, не выпускала ее из своих. Перед утром стала она
чувствовать тоску смерти, начала метаться, сбила перевязку, и кровь потекла
снова. Когда перевязали рану, она на минуту успокоилась и начала просить
Печорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на колени возле кровати, приподнял
ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко
обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему
свою душу... Нет, она хорошо сделала, что умерла: ну, что бы с ней сталось,
если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано или
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни
мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. "Помилуйте, - говорил я ему, -
ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши
препараты?" - "Все-таки лучше, Максим Максимыч, - отвечал он, - чтоб совесть
была покойна". Хороша совесть!
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна - но на
дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати - ничего не
помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда - признак приближения конца, и
сказал это Печорину. "Воды, воды!.." - говорила она хриплым голосом,
приподнявшись с постели.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я
видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это
все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед
смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец... ну
да бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне
вспоминать перед смертью?
Только что она испила воды, как ей стало легче, а минуты через три она
скончалась. Приложили зеркало к губам - гладко!.. Я вывел Печорина вон из
комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом,
не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражало
особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он
сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете,
больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и
засмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха... Я пошел
заказывать гроб.
Признаться, я частию для развлечения занялся этим. У меня был кусок
термаламы, я обил ею гроб и украсил его черкесскими серебряными галунами,
которых Григорий Александрович накупил для нее же.
На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле
того места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь
разрослись кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да,
знаете, неловко: все-таки она была не христианка...
А что Печорин? - спросил я.
Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих
пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же?
Месяца три спустя его назначили в е...й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех
пор не встречались, да помнится, кто-то недавно мне говорил, что он
возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего
брата вести поздно доходят.
Тут он пустился в длинную диссертацию о том, как неприятно узнавать
новости годом позже - вероятно, для того, чтоб заглушить печальные
воспоминания.
Я не перебивал его и не слушал.
Через час явилась возможность ехать; метель утихла, небо прояснилось, и
мы отправились. Дорогой невольно я опять завел речь о Бэле и о Печорине.
А не слыхали ли вы, что сделалось с Казбичем? - спросил я.
С Казбичем? А, право, не знаю... Слышал я, что на правом фланге у
шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает
шажком под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля
прожужжит близко; да вряд ли это тот самый!..
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он,
по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись
никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу:
это целая история... Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек
достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду
вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
1 Ермолове. (Прим. Лермонтова.)
2 плохо (тюрк.)
3 Хороша, очень хороша! (тюрк.)
4 Нет (тюрк.)
5 Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню
Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка - вторая натура.
(Прим. Лермонтова.)
6 Кунак значит - приятель. (Прим. Лермонтова.)
7 овраги. (Прим. Лермонтова.)
Загрузка...
